Проблемы литератур Дальнего Востока. Часть 1

Новые вопросы изучения классической китайской литературы... Issues of Far Eastern Literatures. Vol. 1. 2018 309 к художественным моделям А. С. Пушкина («Станционный смотритель»), Н. В. Гоголя («Шинель»), Ф. М. Достоевского («Бедные люди»), а в белорусской литературе — В. Сырокомли, Я. Купалы, Я. Коласа, Я. Лучыны. В рассказах А И проблема психологии «маленького человека» решается в нескольких художественных измерениях. Так, в «Маленьком человеке» (пер. А. Букатой) это связано с идеей двойничества персонажа Фэн Батао, который, стремясь освободиться от психологического давления сильного соперника (и здесь А И тонко вплетает в художественную ткань повествования мотив игры — шахматные партии Фэн Батао и Хэ Лаоэра), выстраивает сложную комбинацию действий, замешанных на человеческих нуждах, страстях, пороках и морали. При этом одной из стилевых доминант в рассказе выступает детектив- ный сюжет (прослеживается преемственность традиции «Преступления и нака- зания» Ф. М. Достоевского, художественно воплощающего при посредничестве указанной формы идею человека, проверяющего, кто он — «тварь дрожащая» или «право имеет»), который, с одной стороны, позволяет до самой развязки держать читателя в неведении и напряжении относительно настоящей сущности описываемых героев и событий, а с другой — проследить мотивы поведения и осмыслить ситуацию выбора, в которой оказывается каждый из персонажей. Обращает на себя внимание предметный ряд деталей физиологического, теле- сного характера (АИ делает на них неоднократные акценты в рассказе), которые неожиданно противопоставлены стойкости духа. Закономерно в связи с этим появляется в «Маленьком человеке» и диалог осуждаемого на смертную казнь Чэнь Менъи с тюремщиком, где герои рассуждают об учении Конфуция и пра- вильномпонимании того пути, о котором говорит философ. Повествование в этом эпизоде насыщено символическими деталями, а развязка действия, позволяющая читателю совершить ретроспекциюи переосмыслить события и поступки героев в свете открывшейся правды (примечательно, что и открывается она в послед- ней реплике рассказа через противопоставление: «Ты обманщик!»), поднимает вопрос о принципиальной неразрешимости противоречия между виной и неви- новностью, преступлением и наказанием, истиной и ложью. В рассказе «Отшельник» (пер. Е. Романовской) повествование ведется от первого лица, что настраивает потенциального реципиента на доверительное отношение к рассказчику, психология которого раскрывается в непосредствен- ной связи с мотивом возвращения. Кроме того, в начале повествования про- говаривается (акцент — на внутренней речи) мировоззренческая установка, определяющая поведение персонажа-рассказчика и связанная с мотивом скуки (весьма актуальном, в частности, в рассказах А. П. Чехова). Именно глазами «скучающего» человека, стремящегося отмежеваться от любых взаимодей- ствий, мы видим другого «отшельника», принимающего свое добровольное и очистительное уединение: Фань Цзисян представляется читателю мучеником страсти, веры, любви. И хотя об этом прямо не говорится, не высказывается